Уронит ли ветер в ладони сережку ольховую, Начнет ли кукушка сквозь крик поездов куковать, Задумаюсь вновь, и, как нанятый, жизнь истолковываю, И вновь прихожу к невозможности истолковать. Себя низвести до пылиночки в звездной туманности, Конечно, старо, но поддельных величий умней, И нет униженья в осознанной собственной малости — Величие жизни печально осознанно в ней. Сережка ольховая, легкая, будто пуховая, Но сдунешь ее — все окажется в мире не так, А, видимо, жизнь не такая уж вещь пустяковая, Когда в ней ничто не похоже на просто пустяк. Сережка ольховая выше любого пророчества. Тот станет другим, кто тихонько ее разломил. Пусть нам не дано изменить все немедля, как хочется, — Когда изменяемся мы, изменяется мир.
И мы переходим в какое-то новое качество, И вдаль отплываем к неведомой новой земле, И не замечаем, что начали странно покачиваться На новой воде и совсем на другом корабле. Когда возникает беззвездное чувство отчаленности От тех берегов, где рассветы с надеждой встречал, Мой милый товарищ, ей-богу, не надо отчаиваться — Поверь в неизвестный, пугающе-черный причал. Не страшно вблизи то, что часто пугает нас издали. Там тоже глаза, голоса, огоньки сигарет. Немножко обвыкнешь, и скрип этой призрачной пристани Расскажет тебе, что единственной пристани нет. Яснеет душа, переменами неозлобимая. Друзей, не понявших и даже предавших, — прости. Прости и пойми, если даже разлюбит любимая, Сережкой ольховой с ладони ее отпусти. И пристани новой не верь, если станет прилипчивой. Призванье твое — беспричальная дальняя даль. С шурупов сорвись, если станешь привычно привинченный, И снова отчаль и плыви по другую печаль. Пускай говорят: «Ну когда он и впрямь образумится!» А ты не волнуйся — всех сразу нельзя ублажить. Презренный резон: «Все уляжется, все образуется...» Когда образуется все — то и незачем жить. И необъяснимое — это совсем не бессмыслица. Все переоценки нимало смущать не должны, — Ведь жизни цена не понизится и не повысится — Она неизменна тому, чему нету цены. С чего это я? Да с того, что одна бестолковая Кукушка-болтушка мне долгую жизнь ворожит. С чего это я? Да с того, что сережка ольховая Лежит на ладони и, словно живая, дрожит...
Евтушенко Е.
Комментариев нет:
Отправить комментарий